Старею. Понравилось!
======================================== Художником он стал просто потому, что после школы надо было куда-то
поступать. Он знал, что работа должна приносить удовольствие, а ему
нравилось рисовать – так и был сделан выбор: он поступил в
художественное училище.
К этому времени он уже знал, что изображение предметов называется
натюрморт, природы – пейзаж, людей – портрет, и еще много чего знал из
области избранной профессии. Теперь ему предстояло узнать еще больше.
«Для того, чтобы импровизировать, сначала надо научиться играть по
нотам, — объявил на вводной лекции импозантный преподаватель,
известный художник. – Так что приготовьтесь, будем начинать с азов».
Он начал учиться «играть по нотам». Куб, шар, ваза… Свет, тень,
полутень… Постановка руки, перспектива, композиция… Он узнал очень
много нового – как натянуть холст и самому сварить грунт, как
искусственно состарить полотно и как добиваться тончайших цветовых
переходов… Преподаватели его хвалили, а однажды он даже услышал от
своего наставника: «Ты художник от бога!». «А разве другие – не от
бога?», — подумал он, хотя, чего скрывать, было приятно.
Но вот веселые студенческие годы остались позади, и теперь у него в
кармане был диплом о художественном образовании, он много знал и еще
больше умел, он набрался знаний и опыта, и пора было начинать
отдавать. Но… Что-то у него пошло не так.
Нет, не то чтобы ему не творилось. И не то чтобы профессия
разонравилась. Возможно, он просто повзрослел и увидел то, чего раньше
не замечал. А открылось ему вот что: кругом кипела жизнь, в которой
искусство давно стало товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот,
кому было что сказать миру – скорее тот, кто умел грамотно подавать и
продавать свое творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с
нужными людьми. Он, к сожалению, так этому и не научился. Он видел,
как его товарищи мечутся, ищут себя и свое место под солнцем, а
некоторые в этих метаниях «ломаются», топят невостребованность и
неудовлетворенность в алкоголе, теряют ориентиры, деградируют… Он
знал: часто творцы опережали свою эпоху, и их картины получали
признание и хорошую цену только после смерти, но это знание мало
утешало.
Он устроился на работу, где хорошо платили, целыми днями разрабатывал
дизайн всевозможных буклетов, визиток, проспектов, и даже получал от
этого определенное удовлетворение, а вот рисовал все меньше и
неохотнее. Вдохновение приходило все реже и реже. Работа, дом,
телевизор, рутина… Его все чаще посещала мысль: «Разве в этом мое
призвание? Мечтал ли я о том, чтобы прожить свою жизнь вот так,
«пунктиром», словно это карандашный набросок? Когда же я начну писать
свою собственную картину жизни? А если даже и начну – смогу ли? А как
же «художник от бога»?». Он понимал, что теряет квалификацию, что
превращается в зомби, который изо дня в день выполняет набор
определенных действий, и это его напрягало.
Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он стал по выходным отправляться
с мольбертом в переулок Мастеров, где располагались ряды всяких
творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки из бересты, украшения из
бисера и лоскутные покрывала, глиняные игрушки и плетеные корзинки –
чего тут только не было! И собратья-художники тоже стояли со своими
нетленными полотнами, в больших количествах. И тут была конкуренция…
Но он плевал на конкуренцию, ему хотелось просто творить… Он рисовал
портреты на заказ. Бумага, карандаш, десять минут – и портрет готов.
Ничего сложного для профессионала – тут всего и требуется уметь
подмечать детали, соблюдать пропорции да слегка польстить заказчику,
так, самую малость приукрасить натуру. Он это делал умело, его
портреты людям нравились. И похоже, и красиво, лучше, чем в жизни.
Благодарили его часто и от души.
Теперь жить стало как-то веселее, но он отчетливо понимал, что это
«живописание» призванием назвать было бы как-то… чересчур сильно.
Впрочем, все-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал очередной портрет, позировала ему немолодая
длинноносая тетка, и пришлось сильно постараться, чтобы «сделать
красиво». Нос, конечно, никуда не денешь, но было в ее лице что-то
располагающее (чистота, что ли?), вот на это он и сделал акцент.
Получилось неплохо.
- Готово, — сказал он, протягивая портрет тетке. Та долго его изучала,
а потом подняла на него глаза, и он даже заморгал – до того пристально
она на него смотрела.
- Что-то не так? – даже переспросил он, теряясь от ее взгляда.
- У вас призвание, — сказала женщина. – Вы умеете видеть вглубь…
- Ага, глаз-рентген, — пошутил он.
- Не то, — мотнула головой она. – Вы рисуете как будто душу… Вот я
смотрю и понимаю: на самом деле я такая, как вы нарисовали. А все, что
снаружи – это наносное. Вы словно верхний слой краски сняли, а под ним
– шедевр. И этот шедевр – я. Теперь я точно знаю! Спасибо.
- Да пожалуйста, — смущенно пробормотал он, принимая купюру – свою
привычную таксу за блиц-портрет.
Тетка была, что и говорить, странная. Надо же, «душу рисуете»! Хотя
кто его знает, что он там рисовал? Может, и душу… Ведь у каждого есть
какой-то внешний слой, та незримая шелуха, которая налипает в процессе
жизни. А природой-то каждый был задуман как шедевр, уж в этом он как
художник был просто уверен!
Теперь его рисование наполнилось каким-то новым смыслом. Нет, ничего
нового в технологию он не привнес – те же бумага и карандаш, те же
десять минут, просто мысли его все время возвращались к тому, что надо
примериться и «снять верхний слой краски», чтобы из-под него
освободился неведомый «шедевр». Кажется, получалось. Ему очень
нравилось наблюдать за первой реакцией «натуры» — очень интересные
были лица у людей.
Иногда ему попадались такие «модели», у которых душа была значительно
страшнее, чем «внешний слой», тогда он выискивал в ней какие-то
светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна, если
настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще ни разу не
встретился человек, в котором не было бы совсем ничего хорошего.
- Слышь, братан! – однажды обратился к нему крепыш в черной куртке. –
Ты это… помнишь, нет ли… тещу мою рисовал на прошлых выходных.
Тещу он помнил, на старую жабу похожа, ее дочку – постареет, крысой
будет, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напрячь все свое
воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, увидеть в ней
хоть что-то хорошее.
- Ну? – осторожно спросил он, не понимая, куда клонит крепыш.
- Так это… Изменилась она. В лучшую сторону. Как на портрет посмотрит
– человеком становится. А так, между нами, сколько ее знаю, жаба
жабой…
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел…
- Ну дык я тебя спросить хотел: можешь ее в масле нарисовать? Чтобы
уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть… За ценой не постою, не
сомневайся!
- А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе
«майонез». Только маслом не рисуют, а пишут.
- Во-во! Распиши ее в лучшем виде, все оплачу по высшему разряду!
Художнику стало весело. Прямо «портрет Дориана Грея», только со знаком
плюс! И раз уж предлагают – отчего не попробовать?
Попробовал, написал. Теща осталась довольна, крепыш тоже, а жена его,
жабина дочка, потребовала, чтобы ее тоже запечатлели в веках. От
зависти, наверное. Художник и тут расстарался, вдохновение на него
нашло – усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту
душевную высветил… Не женщина получилась – царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и впечатлениями в своем
кругу поделился. Заказы посыпались один за другим. Молва пошла о
художнике, что его портреты благотворно влияют на жизнь: в семьях мир
воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг замуж выходят, у
мужиков потенция увеличивается.
Теперь не было времени ходить по выходным в переулок Мастеров, да и
контору свою оставил без всякого сожаления. Работал на дому у
заказчиков, люди все были богатые, платили щедро, передавали из рук в
руки. Хватало и на краски, и на холсты, и на черную икру, даже по
будням. Квартиру продал, купил побольше, да с комнатой под мастерскую,
ремонт хороший сделал. Казалось бы, чего еще желать? А его снова стали
посещать мысли: неужели в этом его призвание – малевать всяких «жаб» и
«крыс», изо всех сил пытаясь найти в них хоть что-то светлое? Нет,
дело, конечно, хорошее, и для мира полезное, но все-таки, все-таки… Не
было у него на душе покоя, вроде звала она его куда-то, просила о
чем-то, но вот о чем? Не мог расслышать.
Однажды его неудержимо потянуло напиться. Вот так вот взять – и в
драбадан, чтобы отрубиться и ничего потом не помнить. Мысль его
напугала: он хорошо знал, как быстро люди творческие добираются по
этому лихому маршруту до самого дна, и вовсе не хотел повторить их
путь. Надо было что-то делать, и он сделал первое, что пришло в
голову: отменил все свои сеансы, схватил мольберт и складной стул и
отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу стал лихорадочно работать
– делать наброски улочки, людей, парка, что через дорогу. Вроде
полегчало, отпустило…
- Простите, вы портреты рисуете? Так, чтобы сразу, тут же получить, –
спросили его. Он поднял глаза – рядом женщина, молодая, а глаза
вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или еще
какое горе…
- Рисую. Десять минут – и готово. Вы свой портрет хотите заказать?
- Нет. Дочкин.
Тут он увидел дочку – поперхнулся, закашлялся. Ребенок лет шести от
роду был похож на инопланетянчика: несмотря на погожий теплый денек,
упакован в серый комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или девочка,
на голове – плотная шапочка-колпачок, на лице – прозрачная маска, и
глаза… Глаза старичка, который испытал много-много боли и готовится
умереть. Смерть в них была, в этих глазах, вот что он там явственно
узрел.
Он не стал ничего больше спрашивать. Таких детей он видел по
телевизору и знал, что у ребенка, скорее всего, рак, радиология,
иммунитет на нуле – затем и маска, и что шансов на выживание –
минимум. Неизвестно, почему и откуда он это знал, но вот как-то был
уверен. Наметанный глаз художника, подмечающий все детали… Он бросил
взгляд на мать – да, так и есть, она знала. Внутренне уже готовилась.
Наверное, и портрет захотела, потому что последний. Чтоб хоть память
была…
- Садись, принцесса, сейчас я тебя буду рисовать, — сказал он
девочке-инопланетянке. – Только смотри, не вертись и не соскакивай, а
то не получится.
Девочка вряд ли была способна вертеться или вскакивать, она и
двигалась-то осторожно, словно боялась, что ее тельце рассыплется от
неосторожного движения, разлетится на мелкие осколки. Села, сложила
руки на коленях, уставилась на него своими глазами мудрой черепахи
Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все детство по больницам, а
там терпение вырабатывается быстро, без него не выживешь.
Он напрягся, пытаясь разглядеть ее душу, но что-то мешало – не то
бесформенный комбинезон, не то слезы на глазах, не то знание, что
старые методы тут не подойдут, нужно какое-то принципиально новое,
нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг подумалось: «А какой она
могла бы быть, если бы не болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице,
не колпак на лысой головенке, а бантики?». Воображение заработало,
рука сама по себе стала что-то набрасывать на листе бумаги, процесс
пошел.
На этот раз он трудился не так, как обычно. Мозги в процессе точно не
участвовали, они отключились, а включилось что-то другое. Наверное,
душа. Он рисовал душой, так, как будто этот портрет мог стать
последним не для девочки, а для него лично. Как будто это он должен
был умереть от неизлечимой болезни, и времени оставалось совсем
чуть-чуть, может быть, все те же десять минут.
- Готово, — сорвал он лист бумаги с мольберта. – Смотри, какая ты красивая!
Дочка и мама смотрели на портрет. Но это был не совсем портрет и не
совсем «с натуры». На нем кудрявая белокурая девчонка в летнем
сарафанчике бежала с мячом по летнему лугу. Под ногами трава и цветы,
над головой – солнце и бабочки, улыбка от уха до уха, и энергии – хоть
отбавляй. И хотя портрет был нарисован простым карандашом, почему-то
казалось, что он выполнен в цвете, что трава – зеленая, небо –
голубое, мяч – оранжевый, а сарафанчик – красный в белый горох.
- Я разве такая? – глухо донеслось из-под маски.
- Такая-такая, — уверил ее художник. – То есть сейчас, может, и не
такая, но скоро будешь. Это портрет из следующего лета. Один в один,
точнее фотографии.
Мама ее закусила губу, смотрела куда-то мимо портрета. Видать,
держалась из последних сил.
- Спасибо. Спасибо вам, — сказала она, и голос ее звучал так же глухо,
как будто на ней тоже была невидимая маска. – Сколько я вам должна?
- Подарок, — отмахнулся художник. – Как тебя зовут, принцесса?
- Аня…
Он поставил на портрете свою подпись и название: «Аня». И еще дату –
число сегодняшнее, а год следующий.
- Держите! Следующим летом я вас жду. Приходите обязательно!
Мама убрала портрет в сумочку, поспешно схватила ребенка и пошла
прочь. Ее можно было понять – наверное, ей было больно, ведь она
знала, что следующего лета не будет. Зато он ничего такого не знал, не
хотел знать! И он тут же стал набрасывать картинку – лето, переулок
Мастеров, вот сидит он сам, а вот по аллее подходят двое – счастливая
смеющаяся женщина и кудрявая девочка с мячиком в руках. Он вдохновенно
творил новую реальность, ему нравилось то, что получается. Очень
реалистично выходило! И год, год написать – следующий! Чтобы чудо
знало, когда ему исполниться!
- Творите будущее? – с интересом спросил кто-то, незаметно подошедший
из-за спины.
Он обернулся – там стояла ослепительная красавица, вся такая, что и не
знаешь, как ее назвать. Ангел, может быть? Только вот нос, пожалуй,
длинноват…
- Узнали? – улыбнулась женщина-ангел. – Когда-то вы сотворили мое
будущее. Теперь – будущее вот этой девочки. Вы настоящий Творец!
Спасибо…
- Да какой я творец? – вырвалось у него. – Так, художник-любитель,
несостоявшийся гений… Говорили, что у меня талант от бога, а я… Малюю
потихоньку, по мелочам, все пытаюсь понять, в чем мое призвание.
- А вы еще не поняли? – вздернула брови женщина-ангел. – Вы можете
менять реальность. Или для вас это не призвание?
- Я? Менять реальность? Да разве это возможно?
- Отчего же нет? Для этого нужно не так уж много! Любовь к людям.
Талант. Сила веры. Собственно, все. И это у вас есть. Посмотрите на
меня – ведь с вас все началось! Кто я была? И кто я теперь?
Она ободряюще положила ему руку на плечо – словно крылом обмахнула,
улыбнулась и пошла.
- А кто вы теперь? – запоздало крикнул он ей вслед.
- Ангел! – обернулась на ходу она. – Благодарю тебя, Творец!
… Его и сейчас можно увидеть в переулке Мастеров. Старенький мольберт,
складной стульчик, чемоданчик с художественными принадлежностями,
большой зонт… К нему всегда очередь, легенды о нем передаются из уст в
уста. Говорят, что он видит в человеке то, что спрятано глубоко
внутри, и может нарисовать будущее. И не просто нарисовать – изменить
его в лучшую сторону. Рассказывают также, что он спас немало больных
детей, переместив их на рисунках в другую реальность. У него есть
ученики, и некоторые переняли его волшебный дар и тоже могут менять
мир. Особенно выделяется среди них белокурая кудрявая девочка лет
четырнадцати, она умеет через картины снимать самую сильную боль,
потому что чувствует чужую боль как свою.
А он учит и рисует, рисует… Никто не знает его имени, все называют его
просто – Творец. Что ж, такое вот у человека призвание…
Автор Эльфика
